«Москва — фронт. Россия — подвал, где деньги лежат».
|
Художник Валерий Кошляков рисует город, поэтому знает о нем самое главное. Он увидел Москву олигархов и алкоголиков, ларьков и грубых стекляшек на фоне великой архитектуры. Интервью Лара Копылова |
|
Валерий Кошляков. Известный художник, работы хранятся в Третьяковской галерее (Москва), Русском музее (С.-Петербург), Центре Помпиду (Париж) и многих других музеях мира.
Вам нравится Москва 2000-х?
Конечно, нет. Раньше для меня московская мастерская была лабораторией, в которой аккумулировались впечатления от города. А теперь мастерская — это укрытие. Москва начала 1990-х была потрясающей: огромное пространство без рекламы. По десять раз крашеные стены, слои краски, которые постепенно облупливаются...
При слове Москва какой образ в голове возникает?
Сталинская архитектура. Сталинский концепт еще работает. Можно его загадить стеклянными небоскребами, бетонными развязками (я же понимаю, что от этого никуда не денешься, город должен развиваться). Но сталинская Москва — это великие зодчие. Архитектура!
Министерство иностранных дел. 2007. Акрил, холст. 235 х 200 см.
Новые здания 1990-2000-х стали символами Москвы?
Символами — нет, приметами времени — да. Человек ко всему привыкает. Манежная площадь с медведями — катастрофа. Но и к ней привыкли. Я вообще думаю, что от Москвы останется только Кремль с прекрасными итальянскими стенами. Все остальное со временем подменят. Будет новый город с жесткими правилами.
То есть вы считаете, что город будет становиться все хуже и хуже?
Ну, да. Рисовать же никто не может! И это не проблема архитекторов, они нормальные ребята. Это проблема власти. У руля стоят дикари, варвары, пытаются наделать стекляшек побольше, преклоняются перед Западом. Я лично знаком с одним господином. Энергичный, модный парень, собирает западное современное искусство. Он был заказчиком жилого комплекса «Город яхт», и архитектор Николай Лызлов, наш современный конструктивист, предложил мне нарисовать композицию на брандмауэре. Я сделал сорок эскизов. Но заказчик подходит к такому ремесленнику, как я, как к таджикам. 300 тыс. евро он заплатил за изготовление архитектурного проекта за границей, но не раскошелился на командировку в Турцию и Японию, чтобы я мог съездить на завод, где рабочие делали эту стену. В результате все сделали плохо. Я отказался от авторства и от гонорара. Вот такое отношение. Заха Хадид — это да, а Лызлов и Кошляков — «линейные офицеры». С ними как угодно можно поступать.
Высотное здание на Раушской набережной. 2005. Темпера на картоне. 285 х 280 см.
В чем беда — в отношении к архитектуре со стороны власти или общества?
И тех, и других. И не только к архитектуре. Страна — на коленях. Деградация полная. Загублено все: промышленность, образование. Никто не хочет иметь квалификацию. Вот я был в Иваново. Когда-то фабрикант Морозов задумал там русский Манчестер, пригласил английского архитектора, который выстроил потрясающую краснокирпичную фабрику, больницы, школы. Ведь в Иваново был филиал художественного училища Штиглица (впоследствии Мухинского училища). Набирали крестьянских детей, учили рисовать. Там в музее хранятся узоры удивительной красоты. Потом советская власть все это развивала. Появились ткани с тракторами и серпами и молотами. А сейчас все — в руинах. Подъезжают камазы с азербайджанцами, грузят валы с оттисками уникальных узоров и сдают их в металлолом. И директор фабрики — молодой, на белом внедорожнике...
В чем причина такого наплевательства?
У нас в стране думают только об одном: как захватить пространство и договориться между собой. Договорились — хорошо сидим, друг друга не убиваем. Бандитское государство. Я разговаривал с олигархами. Они умные люди, университеты закончили, обожают античную философию. Они все это уважают, но не считают, что это должно быть выражено в здешнем пространстве. Они все живут на Западе, и семьи там, и дети там учатся. А здесь они зарабатывают. Как на фронте. Кто-то сказал, что Россия — это черный подвал, в котором деньги лежат.
Дом Гинзбурга. 2007. Акрил, холст. 147 х 280 см.
Неужели российский капитализм совсем ничего хорошего для города не сделал?
Как пример особого подвига в этой стране можно рассматривать опыт Нижнего Новгорода. В эпоху Немцова там многое удалось. У Немцова был друг-мэр, а у него — друг-главный архитектор. И они создали прецедент. Архитектура Нижнего 90-х потрясающая. Это убого, но это мини-Гроппиус. Ощущение историзма и самоделкина. Я даже фильм снял про это и выставку хотел сделать.
Как строить в историческом центре, чтобы сохранить его образ?
Никак. Величайшее достижение сегодня — сохранить тот образ, который сложился.
Как оцениваете новый московский классицизм?
Стиль классицизма — мое личное пристрастие, но я бы его не советовал для Москвы. Единство концепта не получится. Классицизм — это власть. Идея ансамбля. А то, что сегодня делают Уткин, Бархин, Филиппов — это «интим» классицизма. Он не «строит» город. Город «строят» ларьки и грубые стекляшки. На этом фоне дома классицистов — это ерунда, так, отдельные жемчужины.
Чем отличается Москва от других европейских столиц?
Париж — город постоянной весны. В любое время года. Это царство живописи. Там жесточайший концепт: дома не выше и не ниже определенной высоты. Абсолютизм! Ведь могут шарахнуть в небо высотки. А не шарахают.
Москва берет мощью Вавилона, энергетического хаоса. Ты как во сне: ничего не можешь понять, но имеешь какое-то задание. Не пахнет ни историей, ни чем другим. Ощущение военных событий, нервность, агрессия. Я хожу через Казанский вокзал (мастерская рядом). Это всегда ночь. Высвечиваются контуры лиц — узкоглазых, алкоголических. Загробный театр!
И вдруг — Красная площадь. Единственная. Площадей нет. Убили. А ведь площадь — это первая заповедь города! В Риме — огромные толпы на площади, народ сидит, свесив ноги в фонтан. Площадь — для людей. Посидеть. Разобраться. А в Москве — перебежать и все. Каменные джунгли, а в них — каменные пещеры, красивые или нет, не важно. И все же я этому городу служу. Природу можно любить сколько хочешь, но живем-то мы в городе.
Петербург, наша вторая столица, для меня страшен. Сверхусилия — вот что такое классицизм на неприспособленном для него пространстве. Скажу честно, хоть я и люблю колонны, но у меня в Питере ничего не выходит. Не могу там рисовать. Азиатская Москва мне ближе. Я поменял угол зрения на город. Теперь смотрю на него с высоты птичьего полета. И вижу кашу, столкновение мощных страстей. Это и есть новый образ Москвы.
Февраль, 2009
|